Sci-Fi — серебряные ракеты юности.

Sci-Fi — серебряные ракеты юности Коля Сулима Статьи14 февраля 2015 Четырнадцать лет. Таков, по данным статистики, средний возраст любителя фантастической литературы. Я бы, по здравому размышлению, понизил до одиннадцати. Период острого увлечения начинается с пубертатом, и с его окончанием, теоретически, завершается. Те, кто застрял в этом сладком времени, или переключился на «Игры престолов», задумайтесь — что не устраивает вас в реальной жизни? Я не застал золотого века научной фантастики — пятидесятых. Я успел лишь вдохнуть запах дыма из трубы тепловоза, который увёз эту эпоху неизвестно куда, а взамен дурацкий дизельный тягач семидесятых притащил нефтяной кризис, терроризм, угловатые автомобили, блэксплуатацию и общее ощущение духоты. Умчались стремительные «кадиллаки» и алюминиевые трейлеры «эйрстрим», похожие на ракеты.



В Советском Союзе моего детства всё случалось с опозданием. Литература, бывшая на пике популярности в конце пятидесятых и все шестидесятые, только-только переводилась переводчиками, получившими разрешение от осторожных литературных соглядатаев. В библиотеках можно было найти Бредбери, Азимова, Шекли и Саймака — отстояв очередь, понятное дело. Но что такое очередь для человека тринадцати лет, учащегося в первую смену? Пришёл домой, съел холодную котлету и побежал проверять библиотечные карточки — а вдруг вернули кирпичик Азимова, кишинёвского издательства «Штиинца»? Сперва, конечно, я прочёл «Ральф 124C 41+» Хуго Гернсбека, издание 1964 года — наивную даже для меня. Конечно, книга была написана в 1911 году, да и Хуго был автором не самого высокого дарования, но какие там были картинки... До сих пор графический стиль шестидесятых не даёт мне покоя — летящие линии, курсив, аэродинамические силуэты. «Человек-амфибия», монумент «Покорителям космоса» на ВДНХ в Москве, с огромным инверсионным следом и рудиментарной ракетой, тот же 1964 год.

Бабушкина дача, на которой нашёлся огромный архив журнала «Вокруг света» — увы, в полной разрухе. Там я отыскал номер, в котором печатались «Пасынки вселенной» Роберта Хайнлайна с божественными иллюстрациями Николая Гришина. Печатались с продолжением, и я попал на крючок. Стоит ли говорить о том, что, пытаясь собрать всю книгу, я незаметно привёл весь архив в хронологический порядок?

Так начиналось заболевание. Сперва была до дна осушена домашняя библиотека, библиотека деда, у которого оказалось настоящее сокровище — подписка на журнал «Искатель», в котором фантастика печаталась из номера в номер. У меня была парочка таких же озабоченных друзей, с которыми мы обменялись всем, чем могли, а потом принялись наводить справки о других потенциальных обладателях богатств. Это был кропотливый труд — интервью, работа с клиентом, вымогательство, шантаж, подкуп. Зато в награду — разрознённые тома полного собрания сочинений Уэллса «Когда спящий проснётся». На три дня. По полтора дня на брата.

Потом пришло время городских библиотек, я был записан в обе, до которых реально было доехать. Школьная библиотекарь любила меня, как родного сына, да и видела едва ли не чаще. В школе, царстве громил-переростков, относившихся к книгам, как фашисты к Бертольду Брехту, я был её отрадой и надеждой на то, что для моего поколения ещё не всё потеряно. Гарри Гаррисон с его «Неукротимой планетой», где люди живут, постоянно отстреливаясь от агрессивной фауны. Пищи для ума там было немного, а мораль примитивна, зато прочесть такую книгу можно за сутки, начав после завтрака и окончив с фонариком под одеялом.

Красноватые корешки «Библиотеки мировой фантастики», 25 томов, светили марсианским светом. Именно в них я прочитал «Человек без лица» Альфреда Бестера, где магнат по имени Бен Рич (не слишком оригинальное имя для олигарха, не так ли?) застрелил своего конкурента пулей из воды и шоколадной глазури, а телепаты объединялись в могущественные союзы.

Бредбери оказался полным жути, и на фоне боязни детей из «Что-то страшное грядёт», «451 градус по Фаренгейту» выглядит просто-таки сказкой со счастливым концом. «Вино из одуванчиков» — для тех, кто постарше, параноидальные «Марсианские хроники», полные тихого ужаса, пустынных просторов дважды заброшенного Марса. «Хроники» вообще перепахали мои представления о том, что такое фантастика. Бредбери взял стереотипический американский город сороковых годов и перенёс его на Марс. Кто ещё мог сделать такое?

Что же такого привлекательного находили в фантастической литературе советские люди семидесятых? Вероятно, это был эскапизм поколения, которое окончательно лишилось иллюзий о построении коммунизма, с которыми ещё кое-как вяло носились до конца шестидесятых их родители, пока в этом моторе окончательно не иссякло топливо. Все расселились по отдельным квартирам проекта архитектора Лагутенко, известным нам, как «хрущёвки», успокоились, осмотрелись трезво и поняли, что вокруг враньё, воровство и непроходимая глупость и от них, похоже, ничего не зависит. Так что — берём в руки Артура Кларка и отправляемся на Луну, где вездеход утонул в лунной пыли на глубине в тридцать метров. Роман «Лунная пыль» был найден мной на родительской книжной полке, с ним вышла символическая история. Эту книгу моей маме подписали её одногруппники при выпуске из минского политехнического в 1971 — наивные подписи, полные юношеских надежд. Я догадался оставить её в шкафчике своей теннисной секции, откуда её у меня и украли какие-то другие ценители сай-фай. Вот и все иллюзии о светлом будущем. До сих пор не могу себе простить. Надеюсь, воров поразила чесотка или ещё какая хворь похуже.

Масштабы увлечения фантастикой в середине прошлого века говорят нам о том, насколько изменился с тех пор окружающий нас мир. Ещё тогда человечество верило в космические перелёты и (надеюсь) было готово инвестировать в прожекты и мечты глобальных масштабов. Не исключаю, что так казалось с нашей стороны Атлантического океана, особенно из Советского Союза, который с большой охотой кормил своих граждан иллюзиями. Пятьдесят лет со времени, когда космические полёты перестали быть темой всеобщего интереса, и вот мы живём в обществе, которое рассматривает своё будущее исключительно через прагматические очки. А ведь до чего красиво было придумано, описано и нарисовано!

Стругацкие стали настолько огромны, что их до сих пор трудно куда-то запихнуть. Качественная фантастика в стране, где литература уже более полувека была кастрированной сторожевой собакой при генеральной линии партии, оказалась чем-то вроде Библии. Перечитывая Стругацких сегодня, я отлично вижу, почему эти книги стали столь популярными: в них описан всё тот же, родной, Советский Союз, с многочисленными его артефактами — дефицитом, никудышным планированием, очередями и любительством. Разве что проблемы советской экономики были перенесены в межпланетное пространство, в остальном картина осталась неизменной. Кто-то из друзей написал мне: «...Это такая забавная сказка, где чудесным образом развились глобальные вещи (пароходы и освоение Сибири превратились в космолёты и освоение дальних планет), а вся логистика и бытовая мелочёвка осталась на прежнем уровне». Стругацкие, однако, как только переросли раннюю стадию своего творчества и перестали описывать фанерный мир коммунистического будущего, немедленно угодили под цензурный пресс, который выкинул их, как косточку из вишни, в некое промежуточное пространство в течение всех семидесятых годов. Дорогой ценой они заплатили за желание иметь в своих романах неоднозначных героев, совершающих сомнительные поступки!

Этим, впрочем, никогда не занимались официальные фантасты вроде Ивана Ефремова или, прости господи, какого-нибудь Александра Казанцева — но этих никто не помнит и помнить не станет: отгудели своё, пожили на казённых дачах и здравствуй, забвение. Фэнтэзи я так и не распробовал. Прочтя что-то из Урсулы Ле Гуин, пожал плечами и сказал — «ну и что?» и на этом вопрос был закрыт. Эпические герои, кланы, волшебство, интриги и расследования и вообще перенос человеческих схем поведения на реалии других планет не показались достойными интереса. Может быть, не хватало там глубокого вакуума, метеоритов, пробивающих оболочки и прочей героики, которая не давала мне уснуть, когда я читал «Приключения пилота Пиркса»? Вероятно. Ранний Станислав Лем, с которым я буду возиться даже тогда, когда окончательно выйду в тираж, чего уж скрывать — при всей своей наивности, это литература, намертво впечатанная в юность, и ходить с ней всю жизнь. Человеку, написавшему «Солярис», в моём сердце вообще воздвигнут персональный сверкающий монумент — при том, что автор признавался, что сам не совсем представляет, что же такое он написал. Только фотонные звездолёты, только хардкор. Идиотские дистопии вроде «Голодных игр» оставим младшему офицерскому составу, пионерам и школьникам.

Источник: http://revolverlab.com/sci-fi--serebryanyie-raketyi-yunosti/